— Ребята! Зачем это вы генерала возите? — спросил другой боец, обращаясь к рядам проходившего мимо эскадрона.
— Какого генерала? — удивленно спросил чей-то голос.
— А эвон, толстый.
— Угадал! — боец усмехнулся. — Это ж лекпом…
— Фу ты! Лекпом. А я думал, и вправду генерал… Стоявшие расхохотались. Смех перекинулся и в колонну, где какой-то боец сказал улыбаясь:
— Товарищи, слышите, нашего Кузьмича за генерала признали!
Ехавший рядом с лекпомом пожилой трубач, толкнув локтем товарища, что-то шепнул ему и кивнул головой на улыбавшихся бойцов. Лекпом сурово посмотрел на них, с солидным достоинством расправляя горстью усы.
Буденный крикнул приветствие.
— Урра-а!.. — подхватили бойцы.
Крик покатился по рядам и, подхваченный сотнями голосов, все усиливаясь, пошел взад и вперед гулять по колонне.
11
По широкой улице большого села с высокими шапками снега на крышах ехал всадник в буденовке. Рослая кобыла игреневой масти, покачиваясь на тонких ногах, шла бодрым шагом. Под копытами мягко похрустывал притоптанный снег.
У перекрестка всадник остановился и оглянулся по сторонам. Из боковой улицы выехали сани, запряженные парой вороных лошадей.
— Эй, орел! — окликнул всадник важно развалившегося в кошеве ездового, молодого белобрысого парня с невозмутимым лицом. — Это Велико-Михайловка?
— Ну? — ездовой с выжидающим видом посмотрел на него.
— Как мне до штаба проехать?
— Езжай прямо. Доедешь до площади — возле церкви белый дом.
Всадник поблагодарил и тронул лошадь рысью.
Проехав в конец улицы, он свернул на площадь. На завалинке большого белого дома с приткнутым у палисадника кумачовым значком сидели красноармейцы.
— Здорово, орлы! — весело поздоровался всадник, останавливаясь у завалинки. — Здесь, что ли, штаб Первой Конной? — Он нагнулся в седле и, ласково оглаживая нетерпеливо переступавшую лошадь, быстрыми черными глазами смотрел на сидевших.
— А ты откуда, милок? — спросил боец в косматой папахе.
— С одиннадцатой дивизии.
— Зараз в штабе совещание. Никого пускать не приказано. Слазь, милок. Отдохни.
— Вот еще!.. Есть мне время отдыхать… — насмешливо сказал всадник. — Некогда мне! Давайте принимайте пакет.
Всадник легко перенес ногу через широкий круп лошади и спешился, звякнув шашкой о стремя. Тогда только бойцы разглядели, что перед ними девушка. Была она повыше среднего роста, тонка и стройна.
— Ну? Долго я буду ждать? — нетерпеливо спросила она, поиграв надетой на руку плетью. — Кто у вас старший?
— Я за него! — сказал сидевший с краю Митька Лопатин.
Он поднялся с завалинки и, развалисто ступая, подошел к девушке. Недоверчиво улыбаясь, он пристально вглядывался в задорное лицо девушки со свежеобожженной припухшей щекой,
— Это кто ж тебя так разукрасил-то? — спросил он, усмехаясь.
— Так это ты старший? — не отвечая на вопрос, с большим сомнением спросила она,
— А что?
— А чего скалишься?
— А что мне, плакать? — резонно заметил Митька Лопатин, берясь за бока и выставляя ногу вперед.
— Я приехала не шутки шутить!
— Братва! А ведь и верно, баба! — вскрикнул Митька с таким радостным удивлением в голосе, словно в первый раз видел женщину.
У девушки дрогнули брови.
— Бабами сваи забивают, — сердито сказала она.
— Но? А кто ж ты есть?
— Я? Боец!
— Боец? Гм… Как же ваше фамилие, извиняюсь, товарищ боец? — спросил Митька.
— Ворона, — сдерживая улыбку, сказала девушка.
— Ворона?.. — Митька прищурился и, положив руку на тонкий стан девушки, живо спросил — Взводный с девятнадцатого полка родственник вам?
— Как же! На одном заборе онучи сушили… А ну, пусти!
— Не пущу.
— Пусти! Ну? Кому говорю! — девушка высвободила руку и подняла плеть.
— Тише! Чего шумите, ребята? — раздался со стороны суровый начальственный голос.
— Вот он, старший, — сказал Митька Лопатин. Девушка оглянулась. С крыльца, звякая шпорами, спускался пожилой человек саженного роста.
— Так бы и говорил, шляпа! — сердито сказала она.
— От шляпы слышу.
— Кто тут шумит? — спросил Ступак, подходя. Митька презрительно повел плечами:
— А вот какая-то ворона с пакетом приехала.
— Я и то слыхал, что вы уж познакомились, — усмехнулся Ступак. Он подошел к девушке и сверху вниз взглянул на нее. — Маринка?! Откуда ты взялась?! — спросил он обрадованно.
— Ой, товарищ взводный! — Маринка всплеснула руками, обнажая ровные белые зубы. — А я вас с усами и не узнала. То-то вы изменились!
— Ты где сейчас служишь? — спросил Ступак.
— В одиннадцатой дивизии.
— А к нам зачем приехала?
— Пакет привезла.
— Срочный?
— Ну, что вы! Стала бы я тогда с этим стрюком [20] растабаривать, — кивнула она на Митьку, который при этом слове весь насторожился и подвинулся к ней. — Сведения из санитарной части привезла. — Маринка пошарила за пазухой и, подавая взводному пакет, сказала: — Нате вот, передайте дежурному.
— А как ты от Жлобы в одиннадцатую попала? — спросил Ступак, пряча пакет в карман полушубка.
— Из госпиталя. Теперь всех кавалеристов из госпиталей в одиннадцатую направляют. У нас народу не хватает… Слушайте, взводный, переходите к нам! У нас ребята хорошие.
— А разве у нас плохие? Не-ет… Да и дивизия ваша молодая.
— Молодая! А разве под Касторной мы себя не показали? Ого! Станцию захватили, Улагая разбили! Сам начдив Матузенко сказал, что теперь мы буденновцы… Верно, переходите! Состав у нас хороший. Много наших, донбассовских…
Митька сделал быстрое движение к девушке и в упор взглянул на нее.
Маринка смерила его уничтожающим взглядом и, сердито шевельнув бровью, спросила:
— Ну, чего вытаращился?
— Так ты, значит, копченка [21]? — Митька, не моргая, смотрел на нее.
— С Макеевки.
— Ну?.. А я с Никитовки… Так мы с тобой земляки?
— Всю жизнь мечтала заиметь земляка, — сказала Маринка.
— Постой, постой! — заговорил Митька, вдруг помрачнев. — Как, ты говорила, твое фамилие? Ворона? Брешешь, товарищ боец! — произнес он с ударением. — Я ваших, макеевских, вот как знаю! Нет такой фамилии в вашем поселке.
Ступак рассмеялся.
— А откуда ты взял, Лопатин, что ее фамилия Ворона?
— Она сама говорила.
— Белоконь — ее фамилия.
— Семена Назаровича дочка? — быстро спросил Митька, весь просияв.
— Ага! А разве ты знал его? — живо спросила Маринка.
— Как же такого человека не знать! — ахнул Митька. — На весь Донбасс штегерь был… Все знают. Прошлый год немцы его расстреляли.
— И до чего, ребята, вы друг на дружку похожи! — насмешливо заметил Ступак, переводя взгляд с Маринки на Митьку. — Ну, прямо родные брат, и сестра!
Девушка внимательно посмотрела на засеянное веснушками скуластое Митькино лицо. Уголки губ ее дрогнули.
— А тебя как зовут-то? — спросила она.
— Меня? Митькой… Дмитрием, — твердо поправился он, перехватив взгляд ее черных насмешливых глаз.
— Ну ладно, — помолчав, сказала она. — Я заболталась, а мне еще нужно по делу. Бывайте здоровы, гуляйте до нас!
Она ловко вскочила в седло, приветственно махнула рукой и, поднимая за собой снежную пыль, помчалась по улице.
— Ишь черноглазая! А? — качнув головой и глядя ей вслед, сказал Митька. — Лихая, видать, девка-то!
— И бойцу не уступит, — заметил Ступак. — Мы с ней прошлый год вместе в колесовской бригаде служили. Наши ребята очень даже уважали ее. Да что говорить! И хороша и строга.
— Н-но-о?
— А ты что думал? Она и плеть-то для этого дела возит с собой. Всякие ведь люди бывают…
Проскакав площадь, Маринка свернула на знакомую уже ей пустынную улицу и поехала шагом вдоль занесенных снегом маленьких домиков. Короткий день кончался. Воздух синел. В степи под серым пологом снеговых туч горела розовая полоска заката.
Маринка ехала в глубоком раздумье. С ее загорелого лица не сходила улыбка. «Славный парень, — отвечая на свою мысль, вслух подумала девушка. — Митя, Дмитрий! Хорошее имя…» Она нагнулась и потрепала лошадь по упитанной шее. Кобыла шумно вздохнула, вильнув хвостом, прибавила шагу.
В просторной комнате было тепло и уютно. На столе, фыркая паром, шумно кипел самовар. Федя, сняв крышечку с небольшого белого чайника, заваривал чай.
Буденный сидел с краю стола и старательно чистил разобранный маузер.
Сквозь приоткрытую дверь доносился вкусный запах свежеиспеченного хлеба. На стене между окнами отчетливо тикали ходики.
— Семен Михайлович! — сказал Федя.
— Ну?
— Тут Дерна заходил. Хотел с вами проститься. Он на курсы едет в Петроград.
